Моя нечестивая жизнь - Страница 47

К оглавлению

47

Глава вторая
Предложение

В моих снах малыш Джонни несся на поезде на Запад, где он был никому не нужен, потому что у него не было зубов, а его хилые детские ручки вряд ли могли бы управиться с плугом. В поезде он во весь голос звал маму «Ты больше меня не увидишь, – сказал мне малыш Джонни, – как не увидишь свою маму, сестру и брата, и не отыщешь никого, кто бы заменил тебе семью». Во сне я тоже в том поезде, забираюсь на крышу с Джонни на руках и на полной скорости спрыгиваю на белую равнину – и просыпаюсь, ударившись ногами о кровать, – жесткое приземление кошмара. В утреннем холодке я подсчитываю, сколько лет прошло с того дня, когда я видела Джо и Датч в последний раз (четыре), и сколько месяцев минуло после отправки моего письма (девять). Мне семнадцать лет, и все семнадцать я жила без любви и без денег. Тюремную камеру Чарли я представляла себе в виде старого картофельного бурта. Ползали ли по Чарли крысы ночами? Чувствовал он дыхание убийц на щеке? Во время восьмимесячного заключения думал ли обо мне хоть изредка?

Кажется, думал.

Как-то раз, в конце мая, поздним вечером, когда я уже лежала в постели, в дверь кухни забарабанили.

Я перепугалась. Подошла к двери. Прислушалась. Стук повторился, причем в определенном ритме.

Я стукнула в ответ.

– Экси?

Я сглотнула. Стук возобновился. Он совпадал с ритмом моего сердца. Я торопливо открыла дверь.

Чарли стоял на ступеньках под дождем, серебряные капли блестели в его темных волосах. Чарли был небрит, одежда висела мешком, словно он снял ее с куда более толстого человека. Ярость на его лице поразила меня, словно хлесткая пощечина. Не так я себе представляла нашу встречу.

– Заходи.

Он вошел. И уставился на меня такими горящими глазами, что пришлось отвернуться. Я сняла с гвоздика шаль и набросила на голые плечи.

– Не надо. – Он шагнул ко мне, сдернул платок. Долго смотрел на меня. – Почему ты с ним пошла?

– Я ни с кем никуда не ходила.

– Ты ПОШЛА. С Гилпином. Он сказал, ты пошла!

– Он врет.

– Я был в «Гералд». И они взяли меня обратно в типографию на работу, а там я наткнулся на Гилпина. А он и говорит: «Джонс, виделся я с твоей цацей. С девчонкой по имени Энни».

– Да, я там была. И видела его. Расспрашивала его о тебе. Я тебя искала.

– Гилпин еще сказал, что попробовал тебя. Назвал «сладким пирожком».

– Я просто спросила его, куда ты пропал.

– Он говорит, ты пошла с ним.

– Разве что в его мечтах.

Глаза у Чарли были суровые, кулаки сжимались и разжимались, словно разминаясь перед тем, как ударить меня. Он промок насквозь, на пол натекла лужа. От него пахло мокрой шерстью, плесенью, влажной землей. Чарли был не из тех парней, кто легко дает загнать себя в угол, сам так сказал как-то, а получалось, что все-таки его в угол загнали.

– А чего он мне тогда сказал, что ты пошла с ним?

– Я бы и не посмотрела на этого замухрышку. Даже если бы у меня было десять глаз.

Мне бы точно понадобилось штук десять глаз, чтобы устоять перед Чарли. При свете свечи я видела звериную настороженность в его лице, а он разглядел, как сердито мое лицо. Мы так и стояли друг перед дружкой, не двигаясь.

– Я ни с кем никуда не ходила, Чарли.

Из Чарли словно воздух выпустили, и я вдруг увидела в нем сироту, столь же несчастного, что и я. Мы оба не умели доверять людям и ждали лишь очередного предательства.

– Ты промок, – сказала я, – снимай одежду, надо высушить.

Он повесил плащ на спинку стула. Я заметила, что воротничок рубашки почернел от грязи. Подняв с пола свою шаль, я опять завернулась в нее. Чарли походил туда-сюда, уперся кулаками в буфет, согнулся, дыша часто-часто, словно выброшенная на берег рыба. Мне было больно смотреть на него. Больно и страшно. Наконец он сел к столу, закрыл ладонями глаза. Я вытащила бутылку миссис Броудер, налила в стакан виски и подала ему. Он высадил все одним глотком. Я достала из буфета холодную баранину с картошкой, оставшиеся от ужина. Он не произнес ни слова, даже когда я поставила тарелку перед ним.

– Что с тобой приключилось?

Чарли лишь глянул на меня. Ел и пил он жадно, только кадык ходил вверх-вниз. Покончив с едой, вытер губы тыльной стороной ладони.

– Что случилось? – снова спросила я.

– Томбс.

Зловоние тюрьмы просто висело в воздухе.

– Что еще?

– Меня пытались забрать в армию, но я притворился калекой.

– Что еще?

– Дай мне карандаш и бумагу. И перестань задавать вопросы.

Признаюсь, слова Чарли меня расстроили, но в то же время мне было приятно, что он взревновал к Брикки Гилпину. Маленькая месть за мои страдания. В темноте я прошла в библиотеку, отыскала бумагу и карандаш. Он поблагодарил и принялся писать, так яростно черкая, что прорвал бумагу в нескольких местах. Писанина пестрела помарками, словно кто рассыпал по бумаге и раздавил ягоды черники.

А я тем временем вымыла тарелку и заштопала носок, вслушиваясь в скрип грифеля по бумаге, и писк мышей, и вой ветра за стенами, и шум дождя.

– Ну вот, – сказал Чарли наконец. – Держи. Он протянул лист бумаги мне.


ЖИЗНЬ В ТОМБС

Разоблачения Чарлза Г. Джонса

Словно гигантский отстойник всего самого дурного, что только есть в человечестве, возвышается в центре города, на Сентрал-стрит, отвратительное мрачное здание, где обитают самые зловредные и ядовитые души на Земле. Аид, прозываемый Томбс, – более подходящего названия и не подберешь. За гранитными стенами без всякого закона перемешаны люди, там они брошены гнить и ползать подобно могильным червям. Именно там, в сырой камере размером с голубятню, я провел мрачных девять месяцев без суда, и вот моя история.

47