Когда мы вошли в бильярдную, Тиббетс из «Трибун» поскреб пальцем деревянную панель на стене:
– Простите, мэм, это черный орех?
– Именно так. С острова Борнео.
– А чем это так пахнет? Приятный запах.
– Это аромат успеха, достигнутого исключительно за счет трудолюбия и профессионализма акушерки. Ваши собственные сестры и жены были бы счастливы разрешиться от бремени в моей клинике. Согласитесь, нет ничего противозаконного в том, чтобы помочь женщине в час ее величайшего триумфа. А может, вы говорите о запахе плюмерии, которую специально для меня доставили из Мексики? Она благоухает в нашем зимнем саду.
Чтобы успокоить нервы, пока мистер Комсток рылся в шкафах, я показывала репортерам наиболее эффектные детали в нашем доме. Комсток же явно был разочарован: ни ведер крови, ни детских черепов. Одни лишь платья, шали, шляпки, расчески да белье. Он стоял в моей спальне, скреб бакенбарды и свирепо взирал на стены, будто в узоре на обоях узрел Второе пришествие.
– Мама, а что джентльмен ищет? – спросила Аннабелль.
– Наверное, то, что потерял.
– А что он потерял?
– Чувство приличия. Или разум.
– Разум, мама?
– Милая, не пора ли тебе заниматься музыкой?
Я поцеловала дочь, а она обняла меня с таким жаром, будто я отправлялась в долгое путешествие. Что ж, может, так оно и было.
– Увидимся за ужином, – сказала я.
– Не увидитесь вы за ужином, – буркнул Комсток, когда Аннабелль убежала. – Вы арестованы, мадам.
– За что, осмелюсь спросить?
– За незаконное владение запрещенными товарами. Мы немедленно сопроводим вас в суд Джефферс Маркет.
– Вам самому не стыдно за ваши подлые приемы?
– Вы поедете с нами, – сказал полицейский.
– Я поеду в своем экипаже, спасибо. Уж вежливого обращения я, наверно, заслужила. И позвольте мне взять с собой что-нибудь перекусить. Я не обедала.
Я прошла на кухню и велела юному Роберту со всех ног бежать за Чарли на Либерти-стрит, где мы до сих пор держали контору. Не присаживаясь, я торопливо жевала рагу, поскольку уже знала, что в тюрьме меня сегодня кормить не станут.
– Не торопитесь, мадам, – с сочувствием сказал совсем еще юный, безусый полисмен. – А из чего рагу?
– Из сердец моих врагов. Из их потрохов.
Парень побледнел, но я улыбнулась ему дружески:
– Такой красавчик, как ты, должен знать, что все это дерьмо, весь этот сыскной бизнес мистера Комстока. Да ты только посмотри на меня, разве могу я обидеть женщину, ребенка, мать?
Он покраснел.
– Как насчет того, чтобы позволить мне проскользнуть наверх и вынести вам бутылку доброго виски? – спросила я. – А потом я покину дом через парадную дверь.
– Не возражаю, мэм, – сказал юный полисмен. – Мистер Комсток, он… – Парень вытер взмокший лоб. – Он не человек, а сущий терьер.
Он дошел со мной до будуара, но в кабинет, где у нас хранились деньги, не пустил. Я переоделась в дорожное платье. Мистеру Комстоку следовало бы конфисковать и парня – за очевидные грешные мысли, которые отразились на его розовощеком лице, когда я вышла из будуара, облаченная в элегантный бархат. Мне было тридцать. Ему не больше двадцати.
– Поможете мне с этим? – попросила я, и смущенный полисмен держал мою шляпку, пока я застегивала пуговицы. Перед тем как опустить вуаль, я улыбнулась ему.
У дверей меня поджидал наш великолепный экипаж, лошади лоснились, серебро упряжи сверкало на солнце. Поодаль затаился полицейский фургон. Джон, мой милый кучер, подсадил меня, обернул ноги меховым пледом и проигнорировал это недоразумение, что топталось неподалеку и яростно скребло бакенбарды. Пыхтя, Враг с трудом взгромоздился на сиденье рядом со мной.
– Томбс, Джон, и побыстрее, – сказала я величественно. – Мистеру Комстоку не терпится похвастаться трофеем.
Вот так мы и ехали по городу, я и мой Враг. Он сидел, уперев толстые ноги в пол, руки на коленях, взгляд устремлен прямо перед собой, улыбка то и дело мелькает на губах.
Ну прямо сытый кот.
– Вам, наверное, холодно? – вежливо осведомилась я. – Могу предложить вам мех. – Это горностай из России.
– Не надо, – отмахнулся он. – Не беспокойтесь.
О, храбрый и мужественный Комсток, не принявший горностая из рук дьяволицы!
– Скажите, неужто вам нравится ваша работа?
– Кто-то ведь должен очищать общество от язв.
Я засмеялась. Он только засопел в ответ. Некоторое время мы ехали молча.
– У вас есть мать? – спросила я наконец.
– Она умерла, когда мне было десять. Святая женщина.
– Мне было двенадцать, когда ушла из жизни моя мама. Умерла при родах.
– Как и моя, рожая десятого ребенка. Господь храни ее бессмертную душу.
– Значит, у нас много общего. Ваша вам когда-нибудь пела?
– Да.
– А какие песни? – не отступала я, несмотря на его его очевидное раздражение.
– «Благословение Господне» и другие гимны.
– Ясно. Мне мама пела «Кто бросил робу в рыбный суп миссис Мерфи», «Кэтлин Мавурнин» и другие ирландские песни. У нее был чудесный голос.
– Это ваш пунктик, мадам?
– Нет, сэр. Просто пытаюсь поддержать светский разговор. – Я вздохнула. – Но заверяю вас, если бы опытная акушерка вроде меня присутствовала тогда при родах, наши матери и сейчас были бы живы.