Моя нечестивая жизнь - Страница 34

Мы кричали друг на друга. Я не сразу собралась с духом, но все же решилась и сдернула одеяло, но женщина завопила:

– Не смотри! Не смотри!

Но я уже задрала подол ее юбки. В мешанине голубого и красного, где кровь перемешалась с обрывками плаценты и петлями пуповины, лежал мальчик. Я взяла его. Он был скользкий, я быстро положила его на живот матери и обернула уголком одеяла.

– Никуда не уходите, – приказала я.

Куда она пойдет? И главное, как?

В клинике я взяла кетгут и ножницы.

Обессилевшая пациентка лежала неподвижно.

– Что ты делаешь? – закричала она, увидев ножницы.

– Пуповина. Надо перерезать.

– Нет, не режь! – перепугалась та. – Ты сама ребенок!

– Я ассистент акушера, – возразила я гордо.

Беспомощная, обессиленная, она только глаза закрыла.

Второй раз в жизни я перерезала пуповину ребенку. Страху было не меньше, чем в первый. Справившись, я уложила ребенка на руки маме. Тут-то и раздался скрежет ключа в замке.

– Миссис Эванс!

– Что все это значит? – спросил доктор.

– Энни, что случилось? – Миссис Эванс склонилась над пациенткой.

– Она чуть не родила на крыльце! – сказала я.

Миссис Эванс странно глянула на меня:

– Неси таз с водой. Быстро! И простыню.

Я повиновалась. Миссис Эванс опустилась на колени, положила ладонь на живот роженице.

– Смотри, Энни. Никогда не тяни за пуповину, чтобы выдавить массы, просто слегка нажми на живот. – Миссис Эванс показала, как надо нажимать. – Жди, когда ее тело само извергнет послед. А если дернуть за пуповину, то послед порвется, часть его останется внутри, загноится и будет гнить, пока пациентка не умрет.

Что и случилось с мамой, подумала я, но миссис Эванс не давала мне времени на самобичевание.

– Теперь, Энни, принеси мне марлевые тампоны и бинты.

Когда я вернулась, она указала на прикрытый простыней таз, полный до краев. Пока я тащила тяжеленную посудину вниз по лестнице, содержимое немного расплескалось. В кухне я приподняла простыню, и моему взору предстал красный пудинг в полупрозрачном белом мешке, пронизанном черными венами, расползавшимися, будто червяки. Послед. Я вышла во двор, вывалила содержимое таза в выгребную яму, забросала землей и вернулась в дом.

Миссис Эванс вручила мне ребенка:

– Оботри его влажной губкой.

В кабинете я положила младенца на стол. Какой же он крошечный. Веточки вен синели под кожей головы, родничок пульсировал в такт ударам сердца. Я погладила его по бархатной щечке, и он повернул в эту сторону голову. Я вымыла его, вытерла, завернула в чистую простыню и отнесла к матери, все так же лежавшей на полу.

– Миссис Харкнесс проведет ночь у нас, – сказала миссис Эванс.

С большим трудом мы поставили Френсис на ноги. Она слабо улыбнулась и произнесла застенчиво:

– Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Это Энни, – представила меня миссис Эванс. – Мой ассистент.

Вот так, без торжественной церемонии и повышения моей зарплаты, равнявшейся нулю, меня официально ввели в должность.

Следующим утром я взбиралась по лестнице, чтобы растопить печи в верхних комнатах, навстречу мне спускалась Френсис с ребенком.

– Доброе утро, миссис Харкнесс.

– Доброе утро, – ответила она. – Только никакая я не «миссис».

– Как это?..

– Его отец умер, женаты мы не были.

– Мне жаль вашей утраты.

– Я любила его. – Она посмотрела на младенца. – И сейчас люблю.

Ее слова напугали меня. Мне уже довелось познакомиться с Брехунами и Охмурялами, с Прощелыгами и такими, как мистер Даффи; Мерзавцев, кто силой овладел девушкой, я тоже повидала. Растапливая камины, беседуя с пациентками, я уже много чего узнала в этом доме. Но вот про любовь не слышала ни разу.

Френсис не загостилась на Чатем-стрит, но она преподала мне урок, которому я следую и по сей день.

– Не поможешь мне встать с кровати, Энни?

Я взяла ее за руки и потянула на себя. Хоп – и Френсис на ногах.

– Спасибо.

Она медленно подошла к своему саквояжу, вынула из него пакет, сунула его под подушку.

– Это его письма? – догадалась я.

– А ты торопыга.

– Ну, меня плохо воспитали.

– Ладно, раз уж спросила… Он писал мне каждый день. Стихи или письмо.

– Мне очень жаль вашей утраты.

– Спасибо. Некоторым так совсем не жаль.

– Кому это?

– Моему отцу и матери. Он им не нравился. Он был школьный учитель.

– Мне тоже никогда не нравились учителя. Она невольно рассмеялась:

– Значит, я тебе тоже не по душе.

– Вы учительница?

– С того момента, как обнаружила, что в положении, нет. Я поднялась и направилась к двери.

– Посиди со мной немножко, а? – попросила она. – Я часто читала стихи с учениками по вечерам. Почитаешь со мной? – Открытая книга лежала на кровати.

– Из меня плохой чтец, – сказала я, застеснявшись.

– Так я тебя научу, хоть как-то отблагодарю за добро. Я очень люблю Элизабет Барретт Браунинг. Ты читала ее «Сонеты с португальского»? Давай, садись сюда.

Она усадила меня на кровать рядом с собой, открыла книгу и принялась читать:

Люблю – как день добром спешу встречать,
Свеча ли, солнце утро освещают.
Люблю – как честь и правду защищают:
Не думая наград за это ждать.

– Видишь? – Френсис подняла на меня полные слез глаз. – Только любовь имеет значение, а не то, какие награды тебя ждут. Или какая у человека родословная. Или согласятся ли ее родители. Или… или если смерть разлучит их, как она разлучила нас с Мэтью. Только любовь. Только она важна. Понимаешь, Энни? Если я смогу научить тебя этому в столь юном возрасте, может, у тебя будет счастье, которое было у меня и которое я потеряла.