Моя нечестивая жизнь - Страница 39

К оглавлению

39

– Что значит «набирать»?

– Тут штука такая, студентка. Мы берем литые металлические буквы, литеры называются, и составляем из них формы – газетные страницы. Конечно, надо работать быстро и аккуратно и иметь свои шрифты и свои линейки межстрочных интервалов, разложенные по порядку. – Он повернул левую руку ладонью вверх и быстрыми движениями стал поглаживать палец, приговаривая: – Палец, палец, палец, инструменты по местам.

– Говори по-английски, – сказала я. – Хватит уже тарабарщины.

– Слушай, студентка, гони что есть сил и не прерывай, потому что старшой заглядывает сюда после каждого прыжка. – Он с усмешкой смотрел на меня.

– Прыжка?

– Прыжка, – повторил он четко и раздельно. – Резкого переключения. Поразмысли также о гарнитуре, о цапфе, кегле, воротке, шлице и шпунте.

– Не буду я об этом размышлять.

– Тогда что ты мне скажешь, мисс Экси?

А что я могла ему сказать?

Ночь полнилась звуками, дул легкий ветерок, в переулке возились крысы, слышалось кошачье мяуканье. В ожидании моего ответа Чарли откинулся назад, оперся на локти и закинул голову. Ноги он вытянул перед собой, задев при этом меня, и я вздрогнула от его прикосновения. Я чувствовала его обжигающий взгляд. Повернулась к нему и обнаружила, что Чарли и впрямь уставился на меня, на лице его было написано глубочайшее внимание. Да, он выслушает меня. В каких великих тайнах я ему признаюсь?

– Какие заботы беспокоят твою маленькую головку? – спросил Чарли. – Что тебя тревожит? А? Эй, трусливое сердечко, что случилось?

– Ничего.

– Ничего, ничего, говорит нам горничная, – пропел Чарли, – но ведь что-то заставляет ее прятать лицо. Как ты думаешь – что?

– Хватит, пожалуйста, – жалобно попросила я.

Он вздохнул и со свистом выпустил воздух в щербинку между передними зубами.

– Ты думаешь о маме, о своей хорошенькой сестре и о маленьком брате. Скажешь, нет?

Мне вдруг стиснуло горло, и я заплакала. Чарли – единственный, кто знал меня прежде, кто знал Джо, Датч и маму. Но у него самого не было ни мамы, ни сестры, ни брата, о ком можно было бы подумать, – вот о чем я плакала.

– Ты что? – Он обнял меня за плечи. – Уж если начала, то продолжай. Поплачь, если пришла охота.

Глава седьмая
Полнокровный габитус

Через пару часов после того, как он ушел, город взорвался. Здания продолжали жариться в пекле невиданно знойного лета, а на улицах воцарился хаос – всю неделю в июле 1863 года в Нью-Йорке продолжались беспорядки.

Толпы недовольных вышли на улицы. Я услышала их в восемь утра, когда отправилась за водой, – колотя по кастрюлям и сковородкам, толпа энергично шагала в сторону Бауэри. В переулке поймали негра и куда-то поволокли, по пути били окна и поджигали дома. На следующий день в «Полицейском вестнике» и «Гералд» появились сообщения, что весь сыр-бор разгорелся из-за лотереи по призыву в армию, той самой, в которой собирался участвовать и Чарли. Обозленные трусы хватали негров за шею и вешали на фонарях вдоль Кларксон-стрит. Если бы не черные, уверяли они, не было бы никакой войны. Это несправедливо, жаловались они, что сами черные не желают драться, а воюют жалкие голодранцы, у которых нет денег, чтобы откупиться от армии.

Чернь разнесла дома на Парк-авеню, где жили богатые – трехсотдолларовые мальчики. Бунтовщики сожгли Приют для Цветных Сирот и лавку братьев Брукс на углу Кэтрин и Черри, каких-то пять домов от места, где я родилась. Всю эту неделю Чарли не появлялся, а толпы дикарей штурмовали его газету и переворачивали вверх дном ресторан Крука на углу Чатем-стрит, где собирались убить всех негров-поваров и официантов, укрывшихся в подвале. Наконец на третий день в город ввели войска, дабы остановить бунтовщиков, даже пушки расставили по позициям.

Но тревоги мира меня мало трогали. Мне своих бед хватало.

Прошло четыре недели, а месячных нет и нет. Как нет и Чарлза Г. Джонса. Вот ведь ублюдок. Та к со мной обошелся, что я оказалась ничуть не лучше глупой Аделаиды или несчастной Френсис, да любой из девиц, стучавших в нашу дверь. Я была магдалина и пала – как и предупреждала миссис Дикс. Да, эти летние недели выдались на редкость тяжелыми. Война, бунты, пожары и мое личное Чистилище – здесь, в кухне, на моем стуле возле печи. Эти дни словно молотом кузнеца окончательно сформировали меня. Я вдруг осознала, сколь велика сила, прячущаяся внутри меня, и сколь слаба я сама перед натиском химических процессов. Если мое благоразумие сироты дало трещину от слова «любовь», которое прошептал мне первый встречный, то тело мое и вовсе оказалось беззащитно. Та к по чьей вине я угодила в беду – по своей или из-за мелкого беса, притворившегося надежной опорой? Так я лежала ночами в темноте и вела торг с дьяволом, Господом Богом, Иисусом и Марией.


– Во имя своей похоти мужчины затевают войны, которые несут горе и боль, – не уставала твердить миссис Броудер. – А у нас, женщин, все устроено иначе.

Но мне попадались кровожадные женщины, и еще какие! Женскую особость во всей ее красе нам преподносил каждый божий день – в облике несчастных, что поднимались на наше крыльцо и звонили в нашу дверь. Но для женщин настали трудные времена, на них теперь ополчилась не только анатомия, но и война. В том году взгляд постоянно натыкался на вдов в трауре, на матерей, бредущих рядом с повозкой, что везет обернутый флагом гроб. Рядом с нами жили матери семейств, которые остались одни, и ребятня-безотцовщина. К нам все чаще приходили девушки, чей суженый ушел в солдаты, а им оставил прощальный подарок, который еще надо было выносить.

39